Смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность. (с)Иммануил Кант
Все на свете можно исправить, кроме смерти. (с) Сервантес Мигель

Вы когда-нибудь видели, как в книгах, фильмах и сериалах изображается реакция человека на известие о его смерти? Сначала он пребывает в шоке, потом злиться, потом отрицает, потом плачет, надеется на лучшее, потом принимает свою смерть и спокойно или пафосно умирает. В жизни не так, далеко не так. Больше половины пребывают в шоке до конца, некоторые не унывают и даже благодарят Господа за смерть, некоторые борются до конца и, кстати, выживают. Редко когда все идет полностью по этой схеме, потому что все люди разные. Одинаковыми они становятся после смерти, неважно какой: мучительной, быстрой, суицида, случайной. Все они уходят из мира сего, пусть и по-разному, но уходят же.
Это люди. А вот, жнецы...умирают жнецы в основном по чьей-то вине, не без чьего-либо промысла. От руки демона, ангела или другого жнеца, от своей же руки или от своей глупости, от болезни. А болезнь распространяет лишь сама Смерть.Никто не знает, как она выбирает своих жертв, почему именно этих бедолаг, за что или почему. От скуки ли, или же за грехи. Но умирать, будучи бессмертным... странно, не правда ли? Как говориться, ломай стереотипы, умирай, пусть ты бессмертный, будь тупым, коль умный.
Уилльям сам понял, что заболел шипом смерти. Боли в груди, усталость, слабость, какая-то странная отрешенность, перепады температуры, легкая лихорадка - можно все это сочти за простую болезнь, простуду или же переутомление. Он не был врачом, знал о болезни лишь то, что она поражает тело и душу, заставляя сгнивать изнутри, приводя к смерти, но симптомов не знал. Он просто понял это, как человек в старости понимает то, что жить ему осталось немного. Осознание... Смерть шепнула, как говориться. Начальник департамента не стал говорить о недуге окружающим. Потому что, во-первых: начнется паника (что делать? как помочь? а где искать замену?).  Во-вторых: слезы (Ах, на кого же вы нас оставляете! Такой молодой! А как больно, наверное!). В-третьих: вопросы, жалость и сочувствие (а кто вместо вас у нас начальником будет? боитесь смерти? больно? устали?), в-четвертых: удаление от дел и одиночество, а в-пятых...радость и равнодушие (наконец-то ты умрешь, свобода и анархия! да кому ты нужен-то?). Так что Уилл продолжал вести себя, как ни в чем не бывало, хотя это было очень трудно: из-за боли, из-за мыслей и из-за страха. Последний, правда, вскоре прошел совсем. Чего жалеть-то? Триста с лишним лет прожил,  департамент на ноги поставил, стажеров хороших воспитал. Даже полюбить успел. Только обе любви сами ушли, разбив сердце, оставив в одиночестве. Да, семьи не было... но Рональд, Эрик, Алан, Роберт,  Сатклифф, Легендарный, другие девушки и ребята с отделов? Тоже в каком-то смысле семья, пусть и не настоящая. Только если это так, почему нет того тепла в груди, которое семья обычно излучает?
Канул месяц, состояние ухудшилось. Не только коллеги, даже начальство заметило, что с Уиллом что-то не так, но он сухо отвечал:
- Простой туберкулез. Проставлю антибиотики и через месяц буду как новенький.
И все, слава Смерти верили, никто так и не узнал о настоящей болезни Ти Спирса, пока однажды, на скашивание, грудь пронзила ужасающая боль. Уилл остановился, кашляя, держась рукой за стену дома. Секатор выпал из рук, упав на землю. Мышцы напряглись, легкие свело судорогой, сердце зашлось в бешеном стуке, перед глазами потемнело. "Это конец?"- мелькнуло в голове. Жнец осел на землю, содрогаясь от боли, судорожно пытаясь дышать. Из горла со свистом выходил воздух, лицо побледнело, а пальцы до боли впились в щеку, прикрывая рот.
Приступ прекратился так же неожиданно, как и сковал. Спирс отнял руку от лица, замечая на ладони сгустки крови. В груди все еще немного ныло, а ноги не слушались, не давая подняться с земли. Судорожно пытаясь отдышаться, жнец прикрыл глаза, успокаивая себя. "Все кончилось, это только начало, дальше будет только хуже. Главное, что тебя никто не увидел." Но как только он открыл глаза, то увидел, что перед ним кто-то стоит. Медленно поднял голову и замер, испуганно распахнув глаза. Это был Легендарный. "Твоюж Смерть, только не он..."
Уилльям нахмурился, вздрагивая, поспешно отводя взгляд. С губ сорвалось хрипло и неправдоподобное:
- Я в порядке... просто... небольшой приступ кашля. Не смотрите на меня так.

Отредактировано William T. Spears (2013-08-22 13:11:13)

Только не он, только не наставник. Нет, уж лучше Сатклифф или Слингби, кто угодно, только не он. И дело не в неприязни, а в том, что этот жнец был одним из самых дорогих в памяти и в душе. Самый последний, кому хотелось сделать больно, кого хотелось пугать.  И ведь Гробовщика не обманешь, он не дурак, он... на то он и Великий, чтобы все понимать с первого раза, без намеков и прочей ерунды. Все это неправильно и просто подло! Легендарный... он принес в жизнь столько же боли, сколько и счастья, очень многому научил. И убедил в том, что никому нельзя доверять, даже самым дорогим. Ушел, оставив лишь одно сухое извинение. Куда ушел? К кому ушел? Ушел навсегда. Но усилиями был, найдет... да вот, смелости начать разговор не было. Да и стоило ли? Любовь исчерпалась, осталась лишь обида и уважение. Уилл не считал Великого жнеца своим другом, лишь наставником и учителем. А учителей не любят, их уважают, ценят и оберегают.
"А ты все смеешься, тебе уж точно наплевать, умру я или нет... ты хоть иногда бываешь... - мысль прервалась тогда, когда с лица жнеца пропала улыбка, - ...серьезным. Черт, почему ты такой умный, Смерть тебя раздери?" Ти Спирс нахмурился, но промолчал, пронзительно глядя в глаза. Боль в груди утихла, но вот голова немного кружилась, встать было тяжеловато. Он догадался, нет... он узнал об этом, как только увидел и услышал кашель, сразу узнал. У него большой опыт, проклятье, что же делать...
- Жить?- хрипло прошептал Спирс, усмехаясь, - "Вы называете это жизнью? Существование, Легендарный, существование. Я не живу, я... работаю...
А вот слова о помощи вызвали не хилую злость. Ну вот, начинается. Как только, так сразу! Нет, чтобы много раньше помочь, а теперь... что сделаешь-то? Убить тысячу человек, добыв души, которые якобы вылечат? Это миф! Это ложь, за это убьют, но не даруют жизнь. Кровавая жатва из тысяч душ? Даже не думайте, не смейте! Так нельзя, это слишком неправильно. "Вы слишком много для меня сделали, семпай. Я не хочу делать вам больно, мне не нужна помощь... что же... как сказать? Мне правда не хочется отталкивать тебя, но мне придется это сделать. Простите меня, семпай..."
Уилл хрипло усмехнулся, рывком поднимаясь на ноги, быстро отряхивая себя. В глазах потемнело, в груди снова закололо, но нельзя давать слабину. Надо вести себя так, как всегда! Не выдавать, ни в коем случае. Спирс поправил прядь волос, холодно посмотрел на Гробовщика и хмыкнул:
- Шип Смерти? Вы в своем уме, Легендарный? Это обычный туберкулез, просто запущенный. А вам что же? Не терпится, чтобы я умер? - Уилльям резко одернул воротник, обозлено фыркая, - Со мной все в порядке, черт возьми. А если бы было не в порядке, то вы были бы последним, кто об этом узнал, -"Простите меня, пожалуйста, простите!"-Шип смерти? Абсурд! Я не болен, это лишь совсем ерундовая болезнь. Скажете тоже...
Начальник департамента поднял с земли секатор, крепко сжимая рукоятку. Голос просто ледяной, наполненный злостью и неконтролируемым... страхом. Страхом, который Уилл не заметил, просто пропустил мимо, настолько он был напряжен.
- Помощь? Мне не нужна ваша помощь. И если я умру, то умру так, что об это никто не узнает. Серьезно? Да ладно вам, когда вы вообще были серьезны? Не надо масок, я знаю, вам плевать. Я не приму помощь, потому что я сам, сам, черт возьми, всегда все делаю! Эти двести лет мне никто не помогал. И с этой болезнью я справлюсь сам, смерть вас раздери. Не лезьте туда, куда вас не просят. Хоть в этот раз, оставьте меня в покое. Я уже не ваш ученик, а вы не мой наставник. Мы не обязаны друг другу помогать. И если вы скажете хоть слово, хоть слово о ваших подозрениях, вам не поздоровиться. Хоть единой душе… И вы об этом пожалеете.  Нечего распускать обо мне лживые слухи, смерть вашу. До встречи.
Ноги сорвались с места, Уилльям бросился прочь. В горле стоял ком, а в груди все изнывало от злости на себя. Первый раз он был так груб, первый раз наговорил все таким тоном. "Простите меня, сэр. Пожалуйста, простите, просто я не хочу, чтобы вы переживали за меня, не хочу, чтобы вам было больно... я не тот жнец, за которого вы должны беспокоиться. Надеюсь, вы это поймете... поймете..."

У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, — способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество — это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость.… (с) Михаил Афанасьевич Булгаков. "Морфий".

А болезнь начала прогрессировать. Приступы участились, боль усилилась, а психика медленно скользила по наклонной. Не из-за одиночества и страха, а из-за боли. О, как отвратительно и невыносимо она пронзала сердце и тело. Если жнец в тот момент стоял на ногах, он почти сразу же падал, потому что порядком ослаб. Шип высасывал из Уилльяма почти все силы, оставляя его наедине с болью и слабостью. Из-за этого пришлось отказаться от оперативной работы, потому что не ровен час, упадешь и не поднимешься. Уилл почти постоянно сидел в кабинете, разбирая бумаги, стараясь меньше контактировать с коллегами. И все было бы хорошо, если бы не боль. Горячая, пульсирующая агония, разносящаяся по всему телу от сердца. Будто кровь превратилась в огненные иглы и сжигала изнутри. Может, все-таки стоило принять помощь? "Нет. Я ему не верю. Я все сделаю сам, я справлюсь с болью... один ..."Выход нашелся довольно быстро, правда, последствия были ужасными.
Морфий, кокаин. Всего один укол и боль отступала, приходило просто невероятное наслаждение, кайф, сносящий крышу. Начальник департамента строго соблюдал дозу и прибегал к этому лишь в особых, крайних случаях. Но разве можно устоять перед блаженной пустотой в голове и счастьем, которого в жизни почти не было. Боль уменьшилась, а доза увеличилась. Ти Спирс, сам того не понимая, медленно становился зависимым от этих уколов. Никто об этом не знал, никто. Лишь те торговцы, у которых он приобретал этот белый порошок смерти, да продавцы в аптеках, где он покупал шприцы с иглами и физ. раствор. "О Смерть, что со мной случилось? Я становлюсь морфинистом, я, начальник третьего отдела департамента "ОНС"? Проклятье, чертов порошок, чертова боль... но я не могу... это уже выше моих сил. Никого нет рядом, никого, кто мог бы помочь. А значит, я сам себе помогу прожить эти... а сколько мне осталось? Неделя? Месяц? Или несколько дней?  Как же больно, проклятье, больно..." Ум заходил за разум, отравляя сознание. Уилльям попросту стал гнить изнутри, как об этом и говорили. Наверняка сердце разорвется, а душу поглотит шип. Вот так все печально. Но жнец не впадал в панику или депрессию, он пытался продолжать жить. И лишь единственный вопрос, который его мучил, это: "А сколько времени мне осталось?"
Тик-так-тик-так, а время шло, нет, оно бежало. Канул месяц. Мучительный и долгий месяц. Шип Смерти все ближе подкрадывался к сердцу, щекоча его своим острием. На Уилла было жалко и страшно смотреть. Лицо бледное, щеки впали, под глазами мешки, а тонкие губы отливали синевой. Сам он очень сильно похудел, так что пиджак едва ли не свободно болтаться  на нем. Пальцы дрожали, а голос стал сиплым и хриплым. Чтобы сильно не пугать товарищей по работе, Ти Спирс носил в стенах департамента марлевую повязку, скрывая половину своего лица.
- Я уже выздоровел. Просто еще не оправился, да... повязка? У меня иммунитет ни к черту, не дай Смерть еще что-нибудь подцеплю,- оправдывался начальник департамента, вздыхая. И все верили. Пока, все верили.
Порт. Грязное и невзрачное место. Сейчас, в ноябре, тут холодно и сыро, серо и грязно. Корабли то и дело причаливали и отчаливали, ругались крепким матом матросы, а портовые шлюхи все так же зазывали клиентов. Рядом с ними, даже Сатклифф может показаться женственным и красивым. Холодное море, темного серого цвета, билось о причал, рассыпая в воздухе мелкие соленые брызги. Кричали чайки, проносясь над головами прохожих, они дрались за рыбу, то и дело, ныряя в холодную воду. Покачивались на волнах корабли и яхты. Под ногами сновали облезшие кошки, нагло выпрашивая еду. Жизнь бурлила и проходила мимо. Ну и пусть проходит мимо, сейчас не до нее. 
- Этот мир прогнил, а вместе с ним, прогнил и я, -хмуро пробормотал Уилл, садясь на лавку, - "Почему я стал замечать только плохое? Почему не вижу больше цветов? Серый, черный, белый, пепельный, серебристый, бурый, коричневый, темно-синий, темно-зеленый и грязно-красный... где остальные цвета? Это... это все из-за кокаина. Из-за него... ох, Смерть..."
Жнец достал из кармана шприц с уже готовым раствором, закатал рукав и сделал укол. Впрыснул немного своей крови в шприц, позволяя смести перемешаться и медленно ввел ее внутрь. Внутренняя сторона руки уже была вся исколота, вены чуть вздулись, кое-где появились нарывы. "Я ужасен..." Уилл прикрыл глаза, не выпуская из рук стеклянного шприца. Тут он услышал голос наставника, совсем рядом. Поднял на него изнуренный взгляд, но промолчал. Так же молча, отсел в сторону, освобождая место рядом с собой.
- Взаимно... садитесь, сэр...- хрипло сказал Ти Спирс, чуть ежась от холода, - Красиво? По-моему, эта та еще помойка, стоит только приглядеться...
Ругнувшись, жнец швырнул об пол шприц. Тот со звоном разбился, разлетевшись осколками по сторонам. "Мне до сих пор перед ним неудобно... надо... сказать..." Разум помутился, а вместо извинений, Уилльям прошептал, обхватив голову руками:
Черт в склянке. Кокаин - черт в склянке... о, Смерть...
В груди прошлась судорога, начальник департамента схватился за сердце, вздрагивая и сжимаясь от боли. Приступ продлился минуту, потом все стихло. Хрипло и часто дыша, жнец повернулся к бывшему наставнику и прошептал:
- Простите меня, сэр. Простите за те слова... но я сам... могу справиться. Честно. Не беспокойтесь за меня, -закашлялся, сплюнул на землю кровавый сгусток, хрипло усмехнулся, -Я сгниваю изнутри. Как переспелое яблоко, как... хм, я уже нежилец. Нет, нежилец...- повел плечами и продолжил, как ни в чем не бывало, своим обычным прохладным тоном,  -А как у вас дела, Легендарный?- "Боже, я схожу с ума. Убейте меня, кто-нибудь, я опускаюсь на самое дно. Какой позор… " Уилл вздрогнул и попытался сфокусировать свое сознание на обычном, холодном и беспристрастном общении. "Не сметь впадать в крайность. Он не должен узнать о...черт, он же видел шприц. Проклятье. Черт! Черт! Черт! Чертов кокаин!" Спирс рывком поправил рукав и скрестил руки на груди, хмуро вглядываясь в горизонт. Голова закружилась, а по пищеводу пошла горячая кислотная волна. "О нет, неужели передозировка?!"Уилл прижал руку ко рту и закашлялся, на ладонь выплеснулась горячая темно-алая кровь. Он с ужасом распахнул глаза, глядя на кровь, стекающей по пальцам. "Уже не сгустки...времени так мало... так мало времени". Уилльям остался сидеть в этом же положении, с равнодушным лицом, но до смерти испуганным и шокированным взглядом. Смерть стояла за спиной. Ждать осталось совсем не долго. простите за бред...

Отредактировано William T. Spears (2013-08-23 08:58:39)

Уилл вздохнул и ответил, сухо и мрачно:
- Смерти виднее, сэр... раз должен умереть, то и умру. Не надо гневить Ее, пусть все будет так, как решила Она. И...наверное, есть причины, семпай...
Тут в голову пришла ужасающая мысль: а что, если это наказание не ему, Уилльяму, а Легендарному? Что если этой смертью, Она хочет что-то донести до Великого? Но... почему так жестоко? Хотя, с другой стороны, не всегда смерть благосклонна и честна. Она жестока и кровожадна, во многих случаях из жизни уходят по ее прихоти. Стоит ли тогда что-то пытаться понять? Ангелы же не пытаются поговорить с Богом? Или пытаются? Но какой сейчас смысл обо всем этом говорить? Это бессмысленно. А был ли смысл вообще? Во всей этой жизни? "Был".- твердо решил Уилл, прикрывая глаза, окунаясь во тьму. Только боль, только напряжение, звенящая тишина... вакуум?
На несколько минут, Ти Спирс попросту потерял сознание от боли, которую уже было невозможно заглушить наркотиками или другими препаратами. Она сама уйдет, когда ей надо будет. Потому что тело сгнивает, а душа медленно осыпается пеплом, прямиком в костлявые руки самой Смерти. "Ничего. Осталось немного... скоро все кончится." Жнец открыл глаза и повернулся к наставнику. Встретившись с его взглядом, Уилла передернуло. "Что с ним? Откуда этот страх? Это... невозможно. Чтобы он и... это...из-за меня. Я сделал его таким..." Начальник департамента прижал окровавленную руку к своей груди, сипло вздыхая и закрывая глаза. "Я сделал его слабее... это не правильно. Слишком неправильно". Он медленно поднялся на ноги, вытер с губ кровь, повернулся лицом к Легендарному и сделал поклон, замирая. Пресловутый поклон в девяносто градусов, который уже осточертел. Голос тихий и сиплый, уставший от боли, жизни. Уставший уже от всего.
- Простите меня, сэр. Простите за то, что заставляю вас так нервничать. За то, что сейчас вы чего-то боитесь. Простите за то, что заставляю вас, боятся и винить себя в том, в чем вашей вины нет. В моей болезни виноват лишь я сам. Но так решила Смерть, а значит, так и будет. До свидания, семпай. До свидания. Возможно мы... еще увидимся. Да, увидимся. До встречи...
Уилл медленно развернулся и ушел, не слыша больше ничего кроме шума моря. "Зачем я дал ему ложную надежду? Почему я это сделал? Проклятье, это не правильно... а что правильно? Добить его тем, что мы больше друг друга не увидим? Ох, как все сложно. Знать бы, когда я умру..." Тут он почувствовал, будто чья-то сухая рука коснулась щеки, а над самым ухом прошелестел ветер. Уилльям остановился и улыбнулся:
- Хорошо... спасибо...- и зашагал дальше. Он услышал всего одно слово: неделя...

От морфия и кокаина пришлось отказаться. Они больше не помогали, а от превышения дозы появлялись пугающие галлюцинации. Хорошо еще, что это случилось дома, а не на работе, не то проблем бы было очень много. Пусть галлюцинация была лишь раз, зато сон начали нарушать кошмары. Уилл не помнил того, что снилось, но просыпался в холодном поту, с колотящимся от страха сердцем.
Что касается будней в департаменте, Уилл вел себя, как прежде, разве что стал более спокойным. Он не кричал и не ругался, все чаще и чаще прощал стажерам и диспетчерам ошибки, охотнее помогал начальству. Потому что скоро этому придет конец. Всему придет конец. Как жаль, что нет того, кому можно выплакаться, рассказать. Ни одного близкого человека, который бы понял его. Просто так случилось, просто слишком жаль остальных. А как много хочется сказать. Сказать всем. И Уилл придумал, как он сделает: предсмертное письмо. Напишет, оставит в кабинете, а потом уйдет. Как кошки уходят из дома, когда чувствуют свою смерть. Он уйдет на старое кладбище, которое уже занесло снегом, там, где покоятся многие из жнецов. И он там окажется. "Гнить ли под мрамором или просто в земле... все равно гнить..." Сейчас идет снег... Уилл любил снег, еще с детства. Можно будет полюбоваться причудливым танцам снежинок, прежде чем сложить голову. "Уйти с дороги в пустошь, как говорят на Диком Западе Америки... жаль, что я там так и не побывал".
Был воскресный день. Уилльям спал, но спал тревожно и находился на грани сна и бодрствования. Он слишклм устал, в ожидании знака, так что решил подремать, совсем немного. Снились тени, черные, зловещие, пахло тленом, а где-то рядом раздался сухой и сиплый голос, он скрипел, как скрипит крышка гробовой доски. Голос сказал: "Сегодня... сегодня вечером. На закате..." Жнец распахнул глаза, вздрагивая. Сначала разум парализовал страх, потом появилась паника, неудержимая и удушливая. Спирс вскочил на ноги, на какой-то момент даже забыв про очки. Что делать? Что дальше? Сегодня... сегодня все кончится. "Так, тихо, спокойно... все... все в порядке. Но почему так страшно? Нет, все, успокойся. Сегодня воскресенье, конец недели... конец моей жизни". В груди сдавило, а из глаз едва не потекли слезы. Как же хочется плюнуть на все и пойти, нет, прибежать к Легендарному. Сказать о страхе, сделать так, чтобы был кто-то рядом, в эти последние минуты, чтобы было кому уткнуться в плечо и прошептать последние слова.
Нет. Так делать нельзя, не надо отходить от плана. Да, страшно, но по-другому нельзя, это будет неправильно. Не надо пугать и расстраивать остальных, нужно просто уйти. Спокойно и незаметно, как и планировал. А значит, не надо терять времени. Уилл вздохнул, более или менее успокоившись, сел за стол и подтянул к себе листок бумаги. Мысли разбегались в стороны, так что с этим пришлось повозиться, но спустя два часа, в конверте покоился листок с последними словами. Он был адресован лишь самым близким жнецам, и только они должны были прочесть это. " Последние слова. Линде Максвелл. Рональду Ноксу. Алану Хамфризу. Эрику Слингби. Греллю Сатклиффу. Легендарному.  Начальнику руководящего состава NN." Уилльям утомленно прикрыл глаза, закрыв лицо руками. Как все нелепо и пафосно, но это лишь на первый взгляд, внутри ни грамма холодности и беспристрастности. Остается надеяться, что это письмо попадется в нужные руки. Что же, не стоит медлить, до кладбища еще надо добраться.

Холодно. Темнеет. Тут тихо, тут всегда было очень тихо. Уилл медленно шел по заснеженной дорожке, хрипло вздыхая от боли. Грудь горела огнем, но вот само тело было холодным, холодным настолько, что даже снег не таял, когда касался кожи. Жнец устало вздохнул и опустился на землю, садясь около дерева, подальше от могил и склепа. Тут, тут будет в самый раз. Письмо в нагрудном кармане пиджака, а в кармане пальто последний подарок, подарок для себя. Уилльям поднял взгляд, улыбнулся. Красивое небо, красиво падает снег, а рядом никого. Он вынул из кармана маленькую деревянную коробочку и открыл ее. Это музыкальная шкатулка, с понравившейся мелодией. Простая и незатейливая мелодия, которая звучала тихо, но нежно. Начальник департамента провернул ключик и стал смотреть, как крутятся золотые шестеренки, как вращается валик, слушал, слушал. Музыка разносилась по округе, от чего-то громко и траурно, будто назло. "Меня тут все равно никто не услышит, я один...один..." Ти Спирс судорожно вздохнул, сжимаясь в комочек и закрывая глаза, продолжая слушать. "Не хочу, не хочу умирать один... это слишком. Слишком тяжело... как даль, что нет никого, кто мог бы быть рядом, но такова судьба..."

Умрешь - и все узнаешь; или перестанешь спрашивать. Лев Николаевич Толстой (с) 

Жнец невольно вздрогнул, открывая глаза. Что-то несколько раз прогрохотало где-то недалеко, да так, что в небо взметнулась стая ворон, испуганно и возмущенно каркая. Послышался скрип снега, кто-то шел к нему. "Это что же? Что-то вроде исполнения последнего желания?"- горько усмехнулся про себя Спирс, глядя на Легендарного. Если бы он был в состоянии, он бы поднялся на ноги и... ушел в другое место, так, чтобы он его не догнал, не нашел. Наставник... ему будет слишком больно на это смотреть, даже для него это будет жестоко. Но Уилл не мог подняться и уйти, даже встать уже не мог, настолько его сковала слабость. Слабость и боль, которая медленно усиливалась, застилая разум. Почему в последние часы жизни так больно жить? Какая ирония, будто смерть, может полноценно жить.
- Мелодия тут не причем. Если бы не ваше любопытство, сэр, вы бы не пошли на ее звуки. Будь вам все равно, вы бы развернулись и ушли, ушли домой, так и не узнав о том, что я был здесь. Был в последний раз, - хмуро отозвался Ти Спирс, судорожно вздыхая, - Да, Легендарный, мне осталось несколько часов. Сегодня на закате, я уйду из этого мира, как бы вам не хотелось что-либо исправить, вы это не исправите. Если я останусь жить, мне придется лечиться от зависимости к морфию, я уже вряд ли смогу скашивать души, потому что мои легкие почти полностью сгнили, а сердце работает с перебоями. Посмотрите на мое лицо, в кого я превратился из-за этой болезни? Я снова буду жить в одиночестве... уж лучше умереть, чем до конца жизни болтаться по свету неприкаянным и одиноким. Это не жизнь, а существование...
Жнец хрипло закашлялся, прикрыв рот ладонью, пачкая ее кровью. Некоторые капли попали на снег и расцвели кровавыми цветами. Красиво и пугающе. Музыкальная шкатулка остановилась, все снова погрузилось в тишину. "Улыбку? Тебе? В том состоянии, в котором я сейчас нахожусь? Ты эгоист..." Уилльям хмыкнул и лег на землю, подложив под голову сложенный шарф. Начальник департамента переставал чувствовать холод, становясь холодным, бледнея на глазах. Он прошептал:
- Улыбаться, когда больно и когда осталось немного? Вы явно издеваетесь надо мной. Я не вы, я вообще улыбаться не умею. Не могу улыбнуться, потому что в груди все болит, потому что в во рту вкус крови, потому что... просто потому что не хочу. Потому что трудно улыбаться тогда, когда знаешь, что тебе осталось совсем немного...
Жнец снова закашлялся, тихо застонав от боли, вздрагивая, крепко зажмуривая глаза. По губам текла кровь, она стекала в снег, образовывая небольшое пятно, которое скоро превратится в лужицу. Чистый, белый снег, алая-алая кровь, черный ствол крепкого дерева.  Вспомнилась сказка о Белоснежке, то, как читала ее воспитательница в приюте. Вспомнились веселые и шумные зимние прогулки, то, как играли в снежки, строили крепости, играли в охотников, что-то лепили из снега и ветвей. И то, как несколько раз после таких гулянок приходилось отлеживаться в лазарете с простудой, а то и пневмонией. Эта странная нежность и ласковость медсестер, пока ты еще совсем ребенок... пока ты еще беззащитен и мал настолько, что не чувствуешь смерти и демонов, ты как человек, только умнее и выносливее. А дальше академия, где жизнь почти наполовину утратила свои краски. Где Уилльям вкусил, что такое одиночество, но так же, познал что такое настоящая дружба и самостоятельность. Там он встретил тех, с кем сейчас работает, получил знания, которые помогли ему в будущем. А дальше... дальше...
Жнец продолжал лежать, придаваясь воспоминаниям. Его заносило снегом, словно бы природа хотела укрыть его от этого света, от посторонних взгляд. Хоронила раньше времени, пыталась сделать так, чтобы не нашли, чтобы забыли. Забыли?..
Уилльям распахнул глаза, чуть приподнимая голову, и прошептал, хрипло и слабо:
- Не уходите... пожалуйста... я не хочу. Не хочу умереть в одиночестве...
Начальник департамента попробовал подняться, опираясь о ствол дерева, цепляясь за кору, это у него получилось. Правда кровь выплеснулась изо рта щедрыми брызгами, а голова закружилась, в глазах потемнело. Все-таки устояв на ногах, он сделал несколько шагов, пошатываясь, ухватил наставника за плечо. "А что дальше?.." В груди кольнуло сильнее, чем обычно, Ти Спирс вздрогнул, прикрывая глаза, утыкаясь лицом в плечо. Для этого пришлось немного нагнуться, ибо Уилл был едва ли не на пол головы выше Легендарного жнеца. Хотя раньше все было наоборот, Уилл едва доставал Гробовщику до плеча, когда они только-только встретились, был слабее и более чувствительный, чем сейчас.
Воспоминания ранили, ранили не хуже шипа смерти. Они отравляли сознания, пытаясь заставить показать свою слабость - заплакать. Нет, слезы не нужны, они не к чему. Если так было суждено, то зачем плакать? Ти Спирс открыл глаза лишь тогда, когда боль отступила, изнуренно и измученно глядя на Великого.
- Прошу... подождите еще немного...совсем чуть-чуть...
Останется ли он? Или предпочтет уйти? Кто его знает, Легендарный непредсказуемая личность, но так не хочется, чтобы он уходил. Хочется, чтобы именно он был рядом и ждал, слушал, просто был.
Ноги подкосились, и жнец рухнул в снег, застонав от боли. Стоны грозились перерасти в крик, на глазах наворачивались слезы. Кровь текла и телка, текла без остановки, этот отвратительный солоновато-медный привкус, этот темно-алый цвет, с примесью тлена и гнили. Как же он устал от этого, от этих особенностей болезни. Но скоро все это закончится... "Я не знаю, как умирают шинигами. Не знаю, как это происходит. Будет ли жизнь проносится перед моими глазами? Все триста тридцать три года? Значит ли это, что я смогу узнать, были ли у меня родители? Смогу ли снова насладится воспоминаниями о тех днях, когда я любил, и любили меня? Или же Шип поглотит мою душу, не дав, переродится и попасть на Страшный Суд? Мое тело рассыплется в прах и тлен? Как жаль, жаль умирать так нелепо, в луже собственной крови..."

- ...это вам спасибо, сэр...- тихо прошептал Уилльям, прикрывая глаза.
Он едва ощущал прикосновения жнеца, потому что кожа начала неметь, он  переставал чувствовать, видеть, слышать. Сейчас было такое состояние, когда как никогда близок с природой, а не с людьми, которые тебя окружают, это и пугало, и успокаивало.
Уилл коснулся пальцами снега, набирая его в ладонь, начиная тереть пальцами. Снежинки не таяли, а стирались в мелкий бело-серебристый порошок. Только, если сжать их в кулак и подержать подольше - снег превращался в холодную, но чистую воду. "Моя температура тела падает... я становлюсь айсбергом. Забавно, прямо как и говорили коллеги и сотрудники. Айсберг, который тает кровью... нет, как-то не очень звучит. Но все равно, это факт". Начальник департамента нахмурился, вздыхая и тихо отвечая:
- То, что я не успел, вы, вряд ли сделаете. Я не успел жениться, завести ребенка, построить семью. Я не успел распрощаться с прозвищем вечного холоста и беспристрастного ублюдка. Вы не сможете этого исправить, сэр. Я бы еще мог все исправить, но мое время вышло. Единственное, о чем я вас хочу попросить это...- Уилльям вытащил из внутреннего кармана конверт, - ...это передать это письмо тем, чьи имена здесь значатся. Чтобы только они узнали, что здесь написано. Я хочу, чтобы они услышали мои последние слова. Вы тут тоже есть. Надеюсь, что вы все сделаете так, как я вас попрошу.- Спирс хрипло усмехнулся, вздрагивая, - Жаль, что я не могу сказать все то, что написал лично, глядя каждому в глаза. Просто... эти жнецы мои друзья, коллеги... моя семья. Семья, которая у меня была. Увы, я не знаю, кто были мои родители, живы ли он сейчас, а если умерли, то от чего... кто их убил и за что. Знаете... я ведь даже не знаю, чистокровный я жнец или же нет. Может быть, кто-то из них был человеком, ангелом или демоном. Жаль, что я этого так и не узнаю. Простите…
В груди снова кольнуло, Уилл выгнулся, кашляя и вскрикивая. Боль начала усиливаться, сдерживаться труднее, удивительно, как он все это время ни разу не закричал от боли. Жнец прикусил губу, не давая себе закричать громче, мысленно медленно считая до десяти. Помогало плохо, но это все, что можно было сделать на данный момент. Спирс дотянулся до шкатулки, сжимая ее в руке, повернул ключ, заставляя мелодию снова играть. Все что угодно, но только не эта оглушающая тишина.
- Сэр, а помните, как вы меня заставили расчищать снег у парадного входа, за то, что я в архивах курил? А потом я после этого с пневмонией свалился, и почти неделю вы меня из лазарета не выпускали, потому что заболел я тогда славно. Весело было… как вы тогда ругались и кричали. Я думал, что вы меня прибьете. И за то, что я тогда вздумал выкурить первую сигарету, вы меня папкой по губам отходили. Да… такое не забывается…
Уилл прикрыл глаза, хрипло вздыхая.  Начало темнеть, солнце медленно садилось, раскрашивая небо в алые и желтые цвета. Снегопад прекратился. Жнец хмыкнул:
- Я всегда любил снег. Всегда любил зиму. Потому что спокойно и холодно, все засыпает, и ничего не  выдает смерть. Ни буйство зелени, ни красная окраска листьев. Лишь холодный белый снег и сонная промерзшая земля. А какое любимое время года у вас?..
«Зачем я это спрашиваю? Какой смысл? Не знаю. Я уже ничего не знаю…» Ти Спирс прикрыл глаза, утыкаясь лицом в грудь наставника, дрожа то ли от страха, то ли от напряжение. Время убегало, оставалось меньше часа. Он знал это, чувствовал, ощущал внутренними часами. Может ошибался, а может и нет. Он не знал.
- ... не хочу вас оставлять, семпай... не хочу, но... не могу с этим ничего сделать...- Уилльям поднял взгляд на Легендарного. Зеленые глаза начали тускнеть, выцветать, они наполнялись слезами. -... но как бы вам не было одиноко, я всегда буду вот тут...-указательный палец коснулся левой стороны груди Великого, - ...если вы меня не забудете. Если не захотите забыть...- "Надеюсь, что не забудете. Как не забудут и другие. Мне вряд ли поставят статую, обо мне вряд ли напишут в учебниках. Но я хочу, чтобы те кого я любил не забыли меня... или хотя бы вы... хочу остаться в памяти... и жить в воспоминаниях, раз не удалось ожить на страницах истории..."

- Но именно после того случая мы снова оказались вместе, сэр... и тогда, я едва не умер. Мне проломило голову, плитой...а вас задело взрывом. Чудовищные были моменты...- Уилл тихо вздохнул, прикрывая глаза, понимая, что свет начинает меркнуть.
Жнец вздрогнул, чувствуя, как рука Великого сжала его руку. Наверняка все это смотрелось нелепо и комично, да-да, именно комично. Они оба взрослые, а сидят на снегу. Если бы кто-то не знающий увидел бы их, то наверняка бы стал дразнить и посмеиваться. Но в смерти нет ничего смешного, совсем нет.
В голову лезли не самые веселые воспоминания, даже наоборот. Хотелось сказать то, что не было сказано несколько лет назад, когда сказать хотелось, очень хотелось. Спирс стал шептать, чуть слышно:
- Тогда, когда вы ушли...ушли навсегда. Мне так хотелось вам сказать... очень многое... в частности это были глупости про то, что мне было очень больно, а вы поступили очень подло. Потому что тогда я остался один, совсем один. Но... вы научили меня тому, что никому нельзя верить. И самые большие лжецы - близкие люди. Вы говорили мне, что не бросите меня, что я дорог вам... но потом ушли, не оставив весточки. Вы лишь извинились и ушли, оставив меня растерянным и шокированным. Вы сделали мне...так больно, как никто еще не делал. Но знаете, если бы не ваш уход, я бы наверное, так и остался бы слабым и мягким тюфяком. Я хочу... сказать вам спасибо, сэр...
Голос был сухим и хриплым, хотелось пить, ибо от крови разыгралась жуткая жажда. Боль усиливалась, а тело немело, жнец переставал слышать, видеть, все медленно погружалось во тьму, он слабел, слабел с каждой минутой.
Тут, Уилльям увидел, что из-за дерева вышла высокая фигура в длинном черном балахоне. Лицо скрывал черный капюшон, а походка была легкая и беззвучная. Глаза распахнулись от ужаса, а страх парализовал разум. Галлюцинация? Снова? Фигура преподнесла палец к лицу, как бы говоря молчать. Она...или скорее оно, вытащила из рукава большие песочные часы и протянула их Уиллу. Песок сыпался, олицетворяя убегающее время.
- ...скоро, да?- спросил Ти Спирс, грустно улыбаясь. Фигура кивнула, замирая, неотрывно глядя на жнеца. Начальник департамента вздохнул:- Будет больно, да? Оно снова кивнуло, склоняя голову вбок, мол, таковы правила, ничего не попишешь. Уилльям хмыкнул, говоря все так же открыто: -Тебя только я вижу, да? Снова утвердительный кивок головой. Казалось, что фигура усмехается, от чего становилось жутко. Пытаясь унять дрожь, Уилльям повел плечами, прижимаясь к наставнику, крепче хватая его за руку. Из глаз текли слезы, которые было просто невозможно остановить. "Страшно... это... это Высший. Или Высшая... Высшее?" На языке появился вкус тлена, снова приступ кашля, надрывный и тяжелый, почти последнее издыхание. Но песок в часах все еще бежал, его было много... пока что много. "Умирать, умирать так красиво..."
Ти Спирс сплюнул кровь и стал читать, тихо но внятно, с выражением:

- ...На лоб и грудь дохни своим ледком,
     дай отдохнуть светло и беспробудно.
     Я так устал. Мне сроду было трудно,
     что всем другим привычно и легко.

     Одним стихам вовек не потускнеть,
     да сколько их останется, однако.
     Я так устал. Как раб или собака.
     Сними с меня усталость, матерь Смерть... 
Фигура вслушивалась в слова, замирая на мгновение. После она выпустила из рук часы (те так и остались парить в воздухе), и медленно похлопала, чуть кивая головой.  "Не смейся, не смейся надо мной..."Оно медленно стало приближаться, надвигаясь, как что-то неизбежное... как Смерть. И с каждым ее шагом, боль становилось невыносимее, просто ужасно нестерпимой. Пальцы жнеца медленно отпустили руку Легендарного, а синеющих губ слетело:
- ...конец... это конец...простите меня. Простите за все, Легендарный...
Фигура склонилось над умирающим, но не спешила что-то делать. Видимо, просто разглядывала, изучая. "Напугала... что же, любопытство не порок..." А песок сыпался, сыпался...сыпался. "Почему так страшно и больно... эх, но у кого я это спрашиваю..."

Отредактировано William T. Spears (2013-08-28 21:32:29)

Поцелуй. Кто его поцеловал? Легендарный или эта фигура в черном? Уилльям не знал, он попросту не видел, он перестал слышать что-либо, видеть, он лишь чувствовал. Ощущал боль, холод, прикосновения. Из последних сил напряг зрение, вглядываясь в угасавший свет. Сверкнуло лезвие чего-то острого, а может, это просто лучи заходящего солнца. Ледяной порыв ветра, а дальше только боль.
Из горла брызнула кровь, вперемешку с криками, глаза распахнулись голова чуть запрокинулась назад. Это была лишь секунда, одна единственная секунда дикой, обжигающей боли, наполненная криком и отчаянием. Сознание захлестнула тьма, сквозь которую начали проноситься воспоминания, короткие, урывками, зато цветные и настоящие. Все это было, было когда-то очень давно: радость, боль, страх, одиночество, горечь, отчаяние, злость, злоба, зависть, гордость, ненависть, любовь, раскаяние, отрешенность, смирение, покорность, серьезность, невинность, легкомыслие, мечтания. Все вместе, в обратном порядке, бурлящем и захватывающим калейдоскопом перед глазами проносилась жизнь, со временем выцветая. Воспоминания, такие тяжелые, одновременно легкие, совершенно не те, которые всплывают в памяти при жизни. Это не кинопленка, это лучше. Это спектакль, спектакль которые играется вновь и снова, это не просто светоотражение, все это реально, это можно чувствовать, можно слышать, можно переживать заново. Это неповторимо, это лишь один раз для жнеца - в самом конце жизни. Осознание, что ты теряешь, что ты забываешь, что ты больше никогда не вспомнишь и не увидишь. Твое последнее выступление, перед тем, как занавес опустится и отрежет тебя зрителей и мира, забирая туда, за кулисы, во тьму подмостков, хороня в пыли и желтых страницах сценария. Твоя последняя песнь, перед тем, как маска упадет с лица, сделав тебя не актером, а куклой. Куклой которую положат в деревянный ящик и зароют, глубоко и навсегда. Потому что Твой спектакль, с Твоей главной ролью больше уже не будет показан. Это твой последний номер, последний раз, последний шанс. Танец, головокружительный танец со Смертью, на острие ножа. Твоя последняя кантата. Все начнется с гравэ, тяжело и торжественно, а закончится прэстиссимо, быстро, мгновенно. От медленного, к быстрому, как и положено, а может, как сложилось. Как жаль, что у этого концерта, спектакля, никогда не будет продолжения и никто не услышит его, не увидит. Как жаль.
Боль, отступала, а тишина звенела, все громче  и громче, накатывая на сознание волной. Тело напряженно, скованное предсмертными муками, взгляд устремлен куда-то высоко, далеко, так далеко, что никто не поймет. Губы плотно сжаты, что с них даже вздох не сорвется, не то что крик. Глаза распахнуты, из них катятся слезы, а цвет все насыщеннее, такой яркий, ослепительно зеленый.
Но вот, крещендо, а потом... Даккапо аль финэ, господа. Конец. Занавес, бурные овации и аплодисменты. Софиты гаснут, музыка прекращается, лишь эхо, эхо в темном зале, над пустыми креслами. Конец пьесы, конец рапсодии. Все это длилось лишь секунду... для тех, кто не видел представления. Для тех, кто не был в зале и на сцене. на самом же деле, все это длилось так же долго, как длилась жизнь. О, последняя нота, отзвучавшая, последние слова, последний жест, последнее па. Актеры свободны, зрители довольны. Можно убирать кукол и декорации. Fin de la mise en scène.
Уилльям последний раз вздохнул и замер, превращаясь в охладевшую, изничтоженную внутри куклу. Глаза потухли, став серыми, безжизненными, стеклянными. Пальцы разжались, роняя в снег музыкальную шкатулку. Шкатулка щелкнула и умолкла. Тишина. Темнота. Конец.